Подстрочники
Ad absurdum!

Что такое подстрочник, известно гимназистам-старшеклассникам, боюсь, слишком хорошо. Подстрочником называется до неузнаваемости буквальный перевод заданного на дом латинского или греческого текста. Подобно стихам из девичьих альбомов, подстрочники старательно копируются, бережно хранятся и широко распространяются; перед экзаменом те, кто не имеет оснований надеяться на собственные силы, заучивают их наизусть. Готтентотский язык подстрочников вызывает в памяти письмо Жюли Карагиной из III тома «Войны и мира»: «Я имею ненависть ко всем французам, равно как и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору». К такому языку, с его непременными «пожалуй» и «в отношении», иногда — поневоле — приходится прибегать и преподавателю, чтобы буквально разъяснить какое-нибудь сложное место; полезно, однако, напомнить, что говорил об этих «технических» переводах Ф. Ф. Зелинский ровно сто лет назад: «Рабочий перевод — не более как переходная ступень, соответствующая переходной ступени в работе самой мысли; бывает, что человек останавливается на нем, но это — плод лености или небрежности <…>. Рабочий перевод — то же, что негатив для фотографа: он так же необходим как переходная ступень и так же недопустим как окончательная цель и окончательный результат нашего труда».

У подстрочников есть еще одна любопытная особенность: их составители рассматривают античный текст как некий ребус с заранее известным учителю решением, которое необходимо тем или иным способом угадать. Им невдомек, что любая сознательная переводческая работа представляет собой и толкование; что поиск точного русского эквивалента для каждого слова — задача не только стилистическая, но и интерпретационная; что несколько различных переводов одной и той же фразы могут быть равно корректными.

Представляя читателю наиболее совершенные образцы жанра, которыми любезно поделились с нами выпускники, редакция не питает иллюзий и не надеется, что после выхода этого номера подстрочники разом исчезнут из гимназического обихода. Борьба с подстрочниками безуспешно ведется не одно столетие, и похоже, что они будут существовать всегда — как всегда будут находиться школьники, добровольно соглашающиеся променять свободную работу мысли на заучивание чужой абракадабры. И все же, познакомившись с публикуемыми ниже текстами, попробуйте прочесть первые сцены софокловского «Эдипа» и аристофановского «Мира» по-гречески — ощущение будет такое, как будто (если воспользоваться словами Набокова, сказанными по несколько иному поводу) «голос скрипки вдруг заглушил болтовню патриархального кретина».

Софокл, «Царь Эдип» (1–61)

Эдип: О дети, новое поколение старого Кадма, зачем вы сидите на этих седалищах, увенчанные просительными ветвями? Город же в это время наполнен фимиамами, в это же время и пэанами и стонами. Я сам и приехал сюда, дети, считающий справедливым слышать это не от других вестников, называемый всеми славным Эдипом. Ну, о старец, говори, так как родился достойным говорить за них. Из-за чего вы присутствуете, боящиеся или умоляющие? Так как, пожалуй, хочу всем помочь. Ибо, пожалуй, буду бесчувственным, не сочувствуя этому сидению.

Жрец: Вот, о Эдип, правящей моей страной, ты видишь нас, таких по возрасту, стоящих у твоих алтарей: одних еще не могущих много пролететь, других же отягощенных старостью. Я жрец Зевса, они же избранные из молодежи. Народ же увенчанный сидит на агорах перед обоими храмами Паллады и при пророческой золе Исмена. Ибо город, так как и сам видишь, уже слишком страдает, чтобы поднять голову из глубины кровавой качки, погибающий в отношении быкопасущихся стад и в отношении бесплодных родов женщин. И к тому же огненный бог гонит город, обрушившись — ужаснейшая язва, которой опустошается дом Кадма, черный же Аид обогащается стонами и плачами. <…> И сейчас, о дражайшая для всех голова Эдипа, мы все эти просящие просим, чтобы ты нашел нам какую-нибудь помощь — или услышав глас одного из богов, или узнав от какого-нибудь человека. Так как вижу, что у опытных результаты судьбы живучи. Иди, о лучший из смертных, спаси город! Иди и остерегись! Ибо сейчас прославляет тебя земля как спасителя за прежнее страдание. Пусть мы не будем вспоминать твою власть, вставшие прямо и упавшие потом! Спаси этот город стабильностью — ведь ты предоставил нам счастье при благоприятной птице — и сейчас окажись равным! Ибо если ты будешь править этой землей, как правишь сейчас, то лучше управлять с людьми, чем пустой. Так как и башня, и корабль суть ничто, пустые от людей, не живущих внутри.

Эдип: О бедные дети, вы пришли желающие известных, слишком известных мне вещей, ведь я знаю, что вы все больны, но хотя вы больны, из вас нет никого, кто болен, как я…

Подстрочник предоставлен выпускниками 1996 г.

Аристофан, «Мир» (1–106)

Первый раб: Принеси скорее кашу для жука.

Второй раб: Вот. Дай ему, чтоб он сдох. Пусть никогда больше он не съест каши вкуснее этой. <…>

Первый раб: Ведь я, взяв с тобой эту грязь, понесу. Клянусь богом, к чертям, пусть кто-то из вас, если узнает, скажет мне, откуда я могу приобрести недырявый нос? Ведь, конечно, никакое дело не было труднее, чем доставлять замешанное жуку есть. Свинья ведь или собака отвратительно набрасывается, как только кто-то нальет. Он же надменно важничает и не считает достойным съесть, если это положено, не растерев весь день — совсем как пирог, приготовленный для женщины. Я посмотрю, кончил ли он есть, приоткрыв дверь так, чтобы он меня не заметил. Пока незаметно от себя не лопнешь, пусть ты не прекращаешь есть! <…> Сначала детям и просто мужам, и сверхмужам, и более чем сверхмужам скажу это слово. Мой господин бесится по-новому, не так, как мы, но совершенно другим образом. Весь день он, глядя на небо, открыв рот, ругает Зевса, говорит: «О Зевс, что же ты собираешься делать? Клади метлу, не выметай Элладу!»

Тригей: Полегче, полегче!

Первый раб: Молчи, так как мне кажется, что я слышу голос.

Тригей: О Зевс, что ты собираешься делать с нашим народом? Ты уничтожаешь города незаметно от себя!

Первый раб: Вот то дурное, о котором я говорил. Вот вы слышите пример безумия. Вы узнаете о том, что он сказал вначале, как только им овладел гнев: «Каким образом мне можно прийти прямо к Зевсу?» Затем, сделав небольшие лестницы, он влез бы по ним на небо, пока не был бы растерт в отношении головы, соскользнув вниз. Вчера же он на погибель себе привел этнийского огромного жука, не знаю откуда, и затем заставил меня о нем заботиться как о коне и сам, гладя его, как жеребца, говорит: «О Пегасово знатное крыло, как полетишь ты к Зевсу, взяв меня?» Но, подглядев, посмотрю, что там делает. О я несчастный, идите сюда, сюда, соседи! Ибо мой господин поднимается вверх, в эфир, восседая верхом на жуке!

Тригей: Спокойно, спокойно, тише, вьючное животное! Не иди у меня слишком гордо, с самого начала опираясь на силу, прежде чем вспотеешь и освободишь силу суставов стремительностью. И не дыши на меня плохо, молю тебя! Если ты сделаешь это, останешься здесь, у домов наших.

Первый раб: О хозяин, владыка, как ты безумен!

Тригей: Молчи, молчи. <…>

Первый раб: Невозможно, чтобы я молчал, если не скажешь мне, куда намереваешься лететь.

Тригей: А что может быть другого, кроме как к Зевсу на небо?

Первый раб: Какой ум имея?

Тригей: Я хочу спросить об эллинах всех вместе — что он намеревается делать?..

Подстрочник предоставлен выпускниками 2000 г.