Эрвин Панофский
Из очерка «История искусства в Соединенных Штатах за последние тридцать лет» (1953)

[Эрвин Панофский (1892–1968) — один из крупнейших искусствоведов минувшего столетия. Родился в Ганновере, в 1910 г. окончил берлинскую Joachimstalsche Gymnasium. В 1920–1933 гг. читал историю искусств в новообразованном Гамбургском университете; после прихода Гитлера к власти и массового увольнения профессоров-евреев навсегда уехал в США, преподавал в Принстоне и Нью-Йорке.]

Американская теория образования требует от наставников молодежи. чтобы они знали как можно больше о «поведенческих образцах», «групповой интеграции» и «проявлениях контролируемой агрессии», но не слишком-то настаивает на том, чтобы они обладали глубокими знаниями по своему предмету, и уж совсем не заботится о том, действительно ли они заинтересованы и активно увлечены им. Типичный преподаватель немецкой гимназии (Gymnasialprofessor) — по крайней мере, таким он был в мое время — это человек во многих отношениях уязвимый, иногда напыщенный, иногда забитый, зачастую пренебрегающий своим внешним видом и блистательно невежественный во всем, что касается детской психологии; но хотя он и довольствовался тем. что учил подростков, а не университетских студентов, он почти всегда был настоящим ученым. Человек, учивший меня латыни, был другом Теодора Моммзена и одним из наиболее почитаемых специалистов по Цицерону. Мой учитель греческого был издателем «Berliner philologische Wochenschrift», и я никогда не забуду, какое впечатление произвел на нас, пятнадцатилетних подростков, этот обаятельный педант, когда вдруг обратился к нам с извинениями за не замеченную им неправильно поставленную запятую в отрывке из Платона. «Я ошибся, — сказал он, — хотя двадцать лет назад и написал статью об этой самой запятой; теперь придется переводить все сначала». Не забуду я и его антипода, человека с умом и эрудицией Эразма, который стал нашим учителем истории, когда мы доросли до «средних классов средней школы». Первые слова, с которыми он к нам обратился, были: «Господа, в течение этого года мы постараемся разобраться, что же происходило в так называемом Средневековье. Факты, полагаю, вам уже известны; вы уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно читать книги».

Из таких маленьких эпизодов и складывается образование. Образование это должно начинаться как можно раньше, когда ум и память наиболее восприимчивы и цепки. И я думаю, что то, что верно в отношении метода, верно и в отношении предмета обучения. По-моему, ребенка или подростка следует учить не только тому, что он способен понять до конца. Напротив, наполовину усвоенная фраза, наполовину уловленное имя, наполовину понятый стих, запомнившиеся, скорее, по звуку или по ритму, чем по смыслу, откладываются в памяти и притягивают воображение, чтобы внезапно возникнуть тридцать или сорок лет спустя, когда сталкиваешься с картиной, сюжет которой основан на «Фастах» Овидия, или с гравюрой, где появляется мотив, навеянный «Илиадой», — во многом подобно тому, как насыщенный раствор гипосульфита внезапно кристаллизуется, если его взболтать.

(Э. Панофский. Смысл и толкование изобразительного искусства / Пер. с англ. В. В. Симонова. СПб., 1999. С. 388–389)